Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время - Страница 36

— Да, — сказал Джеймс. — Спасибо.

— Так что это снимает с тебя подозрение.

— Да, конечно.

— Вот что странно, — сказал мистер Холлингс. — Эти надписи на стенах очень необычны. Что-то в них старинное. И похоже на надпись, которую ты как-то сделал на классной доске. В шутку.

— Разве? — сказал Джеймс.

— Да. И ты действительно ничего об этом не знаешь?

— Нет.

— Я ни на что не намекаю. Я просто удивляюсь. И я подумал, что ты, может быть, что-то знаешь. Кого-то, кто мог такое сделать.

— Нет, — грустно сказал Джеймс. — Никого.

— Ну что ж…

Мистер Холлингс отошел, чтобы разобраться в недоразумении, возникшем в другом конце классной комнаты. У Джеймса осталось чувство, что он не то чтобы под подозрением, но какая-то легкая тень на нем лежит. Какое-то сомнение. Ничего определенного, и все же тень сомнения. А это не очень приятно, думал Джеймс. Даже совсем неприятно.

Впрочем, позднее мистер Холлингс подошел к нему снова, как бы желая восстановить прежние отношения.

— Не поможешь ли мне, Джеймс? Надо вывесить портрет благодетеля. Достань его, пожалуйста. Вместе с Саймоном. Большой портрет. Он у нас в кладовой, у задней стены.

— Да, — сказал Джеймс. — Конечно. А что за благодетель?

— Это человек, который много сделал для школы. Когда-то давно. Помогал деньгами, книгами и прочим. Смотри осторожней со стеклом.

— Постараюсь, — сказал Джеймс.

Портрет стоял лицом к стене за кипами тетрадей и коробками моющих и чистящих средств. Пришлось протаскивать его между ящиками с костюмами для рождественских представлений. Портрет был тяжелый.

— Оботри с него пыль, — сказал Саймон. — Вот тряпка.

Джеймс протер стекло тряпкой. На него несколько озадаченно взглянул пожилой человек; черты его почти тонули в целом водопаде волос; усы, бакенбарды и борода волнами стекали на высокий галстук; путь им преграждала часовая цепочка, протянутая поперек объемистого живота.

— Кто это? — спросил Саймон.

Джеймс посмотрел на золотую табличку внизу рамы.

— Что с тобой? — спросил Саймон. — Что ты так странно смотришь? Ты не заболел?

— Нет.

— Я спрашиваю, кто это?

— Его звали Арнольд Лакетт, — сказал Джеймс глухим голосом, и Саймон снова взглянул на него с любопытством. — Мистер Арнольд Лакетт. Еще тут сказано, что портрет писал Фредерик Растон, член Королевской Академии Художеств в 1910 году. Это все.

— Ну идем, повесим его.

— Погоди минутку, — сказал Джеймс. Он все еще смотрел на портрет Арнольда; Арнольд сквозь стекло глядел на него этаким добродушным моржом. Мистер Арнольд Лакетт. Человек с золотой часовой цепочкой, который жертвовал школе деньги и вещи. Солидный человек. Серьезный. Джеймс Харрисон. Мистер Джеймс Харрисон. Арнольд и Джеймс удят рыбу на речке Ивенлод, охотятся на кроликов, гуляют под деревьями. Миссис Верити, усевшаяся грузно, как подушка, на стул в дверях своего дома. И маленькая девочка, которая заперла в церкви сестру викария, а сама с веселым визгом плясала на кладбище.

— Ну что же ты? — сказал Саймон. — В чем дело?

— Ничего. Я просто задумался.

— О чем?

— О людях, — сказал Джеймс. — Они прямо как луковицы, столько на них шкурок.

— Ты спятил, — сказал Саймон. — Совсем спятил. Осторожней, не отпусти свой край.

Они повесили портрет Арнольда в зале, над длинным столом, установленным на козлах, и он доброжелательно взирал со стены на разложенные классные журналы и старые фотографии. Время от времени Джеймс бросал взгляд на портрет, точно искал что-то, но потом стало казаться, будто портрет висел там всегда, и он едва замечал его. День был полон событий: из газеты «Оксфорд Мэйл» приехал фотограф; побывало множество посетителей. Мистер Холлингс был радостно возбужден. Ради шутки он начал перекличку по классному журналу за 1871 год вместо 1971-го, и, хотя дети сперва были озадачены, по крайней мере на дюжину фамилий нашлось кому откликнуться. Ушли в прошлое круглолицые дети со старых фотографий, но их место заняли новые Слэттеры, новые Уэсти и Лэйсы.

По дороге домой Джеймс тревожно озирался. Стекло в аптеке было вставлено, входная дверь викария начисто отмыта. Насколько он мог видеть, новых бесчинств не произошло. Это, конечно, мало что значило. Скорее всего это значило, что Томас Кемпе обдумывает что-нибудь еще.

Джеймс прошел мимо миссис Верити, которая подметала свой порог и одновременно наблюдала за всей улицей. Ни один порог в Лэдшеме, подумал Джеймс, не подметают так усердно.

— Здравствуй, милый. Хочешь карамельку?

— Спасибо, — сказал Джеймс.

— Ты, верно, очень был сегодня занят вашей выставкой?

— Очень, — сказал Джеймс.

— Завтра приду взглянуть. Вспомнить свое детство. Когда стареешь, любишь вспоминать. — Она посмотрела на дом Харрисонов. Там, возле стены, Эллен делала стойку на руках. — Я тоже так умела, — сказала она задумчиво. — Только мы это делали где-нибудь не на виду. В то время считалось, что девочкам неприлично показывать панталоны.

— Вот как, — сказал Джеймс.

Миссис Верити немного помолчала, как бы задумавшись. Потом продолжала:

— Вспомнишь прошлое время, и оно тебе представится живее, чем нынешнее. Вот она я — теперешняя, а мне все кажется, будто я — тогдашняя. Молодая. И все не верится, что я уже не тогдашняя.

Она вздохнула и посмотрела на Джеймса, а Джеймс посмотрел на нее, но не нашел подходящих слов и поэтому просто кивнул. Неужели миссис Верити была одной из тех девочек на фотографиях — тех, в блузах и черных ботинках? И тут ему пришла еще одна мысль.