Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время - Страница 75

К оглавлению

75

— Ну, мне пора, — сказала миссис Шэнд. — Мы ужинаем в семь тридцать.

С дождем она не ошиблась. Переждав серый давящий вечер, он начался по новой, как только стемнело. Лежа в постели, Мария слышала, как он шуршит по крыше гаража — монотонный, ритмичный шум, который должен успокаивать, но сейчас почему-то не успокаивал; наконец она заснула, но как-то тревожно, все время просыпалась. И во сне все было не так: мир стал зыбким и ненадежным, ни на что нельзя было положиться. Она гуляла по зеленой устойчивой лужайке, и вдруг лужайка ушла у нее из-под ног, как затянутая ряской поверхность пруда, где обычно охотятся на уток, и Мария нырнула в бездонное небо, толстое и серое на ощупь, как облака. Она ждала маму у школы, но вместо мамы за ней пришла маленькая старушенция, меньше самой Марии, но говорила почему-то маминым голосом. Она открыла парадную дверь своего дома, но за ней вместо ковра, столика и зеркала нежно плескалось море, и под его зеркальной поверхностью плавали косяки аммонитов — Gryphaea, Promicroceras — и все остальные. И когда она наконец выбралась из этих тревожных мест, она начала с трудом пробираться по каким-то бесконечным улицам, ища потерянную книгу или сумку, но знала, что никогда их не найдет. Наутро она проснулась неспокойная и раздраженная.

10
Пикник

За дождем потянулись хмурые, гнетущие дни. Стало холодно. Все начали охать, что в воздухе уже чувствуется осень, — это просто бесило, тоже еще предсказатели, и так ведь ясно. Мария старалась их не слышать: во-первых, она не любила, когда говорят об очевидном, и, главное, ей вообще не хотелось думать об осени. Не хотелось, чтобы она приходила, не хотелось ехать домой в Лондон — хоть бы каждый день тянулся, как резиновый, а лучше бы завтра и совсем не наступало. Жизнь наполнилась радостью. То ли игра в прятки так подействовала, то ли качели — они теперь считались ее собственностью, и все называли их не иначе, как «Мариины качели». А может, это я так таинственно перерождаюсь, спрашивала она себя в глубине души. На самом деле она просто впервые в жизни почувствовала себя раскованно. И не только с Мартином, но и с Шарлоттой, Элизабет, Люси и другими детьми, которые с ними играли. Они с Мартином все реже стали уходить вдвоем. Теперь Мартин тщательно продумывал и затевал сложные игры для многих детей; Мария занимала в них привилегированное положение, как будто Мартин был королем, а она — его министром в фаворе. В ней стало меньше прежней Марии — ей понравилось шуметь, перебивать других, предлагать свое, хихикать с Шарлоттой. И больше она не ждала, пока ее пригласят, а шла сама, и — удивительно — никто не возражал и не видел в этом ничего такого.

А время по капле вытекало. Оставалось десять дней, потом неделя, и вот впереди всего несколько дней — пять, четыре, три. Дни проходили, и Марию охватывала странная тревога, но не из-за того, что каникулы кончаются, — ей почему-то стало очень страшно. Что-то должно случиться, она это явно ощущала, только не знала, что и когда. Но что-то нехорошее. Она стала нервной, часто вздрагивала. Если внезапно хлопала дверь, у нее неприятно взлетало сердце. Однажды, когда она сидела за столом и писала, у нее по ноге скользнул кот, и она уронила карандаш.

— Не смей этого делать.

— Извини, — ответил кот и лизнул ее лодыжку своим шершавым языком. (Фу, какое неприятное чувство!). — Такова моя натура, ты что, забыла? Я же охотник — вот и хожу крадучись.

— Много ты охотишься! — огрызнулась Мария.

— А зачем? Когда рынок предлагает восемнадцать сортов консервов для домашних животных. Но от старых привычек трудно избавляться. В глубине души, — театрально продолжал он, — я храню воспоминания о моих свирепых предках, как они выслеживали добычу, пробираясь дремучими лесами и джунглями. Приходится держать форму. Я же говорю — это натура.

— Надо себя контролировать, — возразила Мария.

— А я-то думал, ты смыслишь в эволюции. Молчала бы уж… Посмотри на себя и своих друзей: целый день вверх-вниз по дереву — просто стая обезьян. О ваших-то предках и вспоминать тошно.

— Ну, это совсем другое. Нам весело — вот мы и лазаем.

— Хм-м… — сказал кот. — Ну ладно, а с тобой-то что? Ты прямо как кошка на раскаленных кирпичах — прости за выражение.

— Не знаю. Как-то мне неспокойно. И я все время думаю о Хэриет.

— Прелестное дитя, Хэриет жила сто лет назад. Ее больше нет. Пора бы тебе повзрослеть.

Он зажмурился и зевнул.

— Знаю, все знаю, — ответила Мария. — Но понимаешь, — продолжала она, — мне кажется, она все-таки есть. Потому, что в местах и в часах хранятся все времена, и все люди, и все события, как аммониты в камнях. Понимаешь, о чем я?

— Если честно, то нет, — ответил кот.

С кухни донеслось звяканье тарелок, кот потянулся, ленивой походкой вышел за дверь и спустился вниз по лестнице.

Мария поглядела в окно, на темную громаду каменного дуба. Я могла бы спросить о Хэриет у миссис Шэнд, подумала она. Но почему-то не спросила. Наверное, я просто не хочу, чтобы мне об этом сказали.

Когда задаешь вопросы в лоб, ответы получаешь тоже в лоб, а история с Хэриет такая тонкая. Если бы не вещи — вышивка, инициалы на столе в ее комнате и, главное, качели, можно было бы считать, что она ее попросту выдумала, навоображала себе, ведь сколько Мария себя помнила, она всегда путала — что наяву, а что придумалось, поэтому ей пришлось научиться о многом помалкивать, а то вдруг что-то окажется ее фантазией (как тот грабитель) — все уставятся, и будешь чувствовать себя очень глупо. Часто она точно не знала, подумала ли она о чем-то или сказала вслух. В последнее время она стала говорить не меньше, чем думать, — совсем не по-Марииному, а может, это я так странно перерождаюсь? Хотя, если поразмыслить, не так уж это и странно. Внешне-то люди все время меняются: сначала растут — год за годом, из младенцев превращаются в детей, потом во взрослых, потом у них появляются морщины, они седеют — значит, человек может меняться и внутри — в чувствах, в мыслях, в поведении, разве это не разумно?

75