Призрак Томаса Кемпе. Чтоб не распалось время - Страница 67

А ведь все эти подъемы и спуски — вверх-вниз, которые так утомили тетю Рут (чем грубее и круче становилась тропа, тем сильнее и громче ворчала тетя Рут, что, мол, наверное, поздно уже), — старые оползни — вдруг догадалась Мария, только очень старые, много с тех пор воды утекло — все успело зарасти кустами и деревьями. Тропинка круто спускалась вниз, на нее выползали огромные корни и лежали поперек (представляя новую опасность для бедной тети Рут), и деревья там были еще выше и древнее. И растения там были другие: папоротники, и дикий чеснок, и что-то странное, первобытное, с поникшей головкой, похожее на тростник.

— О Господи, — сказала тетя Рут. — Опять наверх…

Стояла тишина. Порой с дерева на дерево перелетал голубь. Шуршали листья. Где-то за пределами видимости, грустно, протяжно крича, пронеслась чайка. И больше ни звука, только их собственные шаги да разговор дяди Дэвида с отцом.

И вдруг залаяла собака. Нет, подумала Мария, не залаяла, затявкала. Это большие собаки лают громко, в полную силу. А так тявкать может только маленькая собачонка, глупая такая собачонка, которая вечно носится кругами и еще больше заводится. Она огляделась — собачонка была где-то рядом, это ясно, но ничего не увидела в накренившемся царстве откосов, кустов и деревьев. И тут до нее начало доходить — не сразу, правда, — и она даже не удивилась: так ведь это та самая собачонка, которую она все время слышит из окна своей комнаты.

Мария догнала остальных.

— Здесь где-то потерялась собачка. Тявкает и тявкает.

Все остановились. Шаги стихли, и больше ничего не было слышно — только ветер шумел, да море, да птицы чирикали. И тявкала эта собачонка.

— Где, дорогая?

— Да здесь же, — нетерпеливо ответила Мария. — Где-то рядом.

Бедная собачонка, что с ней? Она же просто в истерике.

Все четверо огляделись вокруг, потом посмотрели друг на друга. Дядя Дэвид озадаченно покачал головой и принялся снова раскуривать трубку: непростая задача — встать между ветром и зажженной спичкой.

— Боюсь, я ничего не слышу, — сказала миссис Фостер.

Мария слушала тявканье и смотрела на них пустым взглядом.

— Конечно, у нее более острый слух, — сказала тетя Рут. — Вполне естественно для ее возраста.

Собачонка дошла уже до полного исступления. Нет, она не потерялась, подумала Мария, тут дело в другом. Что-то ее огорчает, вот она и сходит с ума. И не успела мысль сложиться в слова, как тявканье заглушил другой звук — что-то загрохотало, как будто взорвалась земля, и покатилось вниз. Весь мир вдруг сдвинулся с места, и сквозь этот шум донесся визг обезумевшей собачонки и чей-то крик. Детский крик.

— Ой, — вздрогнула Мария.

Шум в ушах нарастал, потопляя все, перекрывая все остальные звуки, и вдруг земля под ногами пошатнулась, и Мария схватилась за тонкий ствол дерева у тропинки.

— В чем дело, Мария? — сердито спросил отец, и шум тут же стих, тявканье заглохло, тропинка снова стала устойчивой, и Мария отпустила дерево.

— Ни в чем, — ответила она и наклонилась заправить надоедливо хлопавший ремешок на сандалии.

Все прекратилось. Мир снова стал прочным, тявканье исчезло, а вместе с ним и странный шум — все это уже казалось ненастоящим; вот так и вчера лицо девочки — мгновение, и будто его никогда и не было.

— Ну что, поспешим? — спросил дядя Дэвид.

Но с тети Рут было довольно. Ей надоело быть обузой, все остальные, конечно, могут идти дальше, а она лучше немного посидит здесь (и она без восторга посмотрела на заросли крапивы и куманики), хотя и время уже поджимает.

Тогда все развернулись и направились назад: тетя Рут сзади (теперь на подъемах она заметно поутихла), а Мария на сей раз впереди — только что пережитое почему-то тоже толкало ее домой.

На повороте дороги она вспомнила о пятидесяти пенсах в кармане и о календаре, который еще в тот раз себе пообещала, и зашла в магазинчик. Когда она вернулась, отец и дядя Дэвид прервали беседу и по-доброму, с интересом на нее посмотрели.

— Любопытно, как Мария промотала свои пенни? — спросил отец.

— Наверное, купила хороший альбом для рисования, — предположила тетя Рут.

Они с удивлением уставились на календарь.

— Очень мило, — сказал дядя Дэвид. — Приятные старинные картинки, да? Диккенсовские времена. Очень красиво.

— Ты не ошиблась? — спросила миссис Фостер.

Она не представляет, почему я купила именно этот календарь, подумала Мария, вот что она хочет сказать. Перелистывая страницы календаря, скромные сероватые картинки, она хорошо понимала, как их воспринимают родственники, — жалкое соперничество с красивыми цветными видами избранных уголков Дорсета и изумительными фотографиями коттеджей, скал и холмов.

— Как будто кто-то перевел назад стрелки часов, да? — усмехнулся дядя Дэвид, заглядывая Марии через плечо, и Мария испуганно на него посмотрела.

Теперь она увидела, что на сентябрьской гравюре изображался город и левый отрезок берега, словно художник сидел в лодке в полумиле от суши. Утесы, как и теперь, густо покрывал лес.

— Так-так… — сказал дядя Дэвид. — Мы шли где-то здесь, верно?

И его крупный указательный палец опустился на картинку на окраине Лайма.

— Да, город слегка разросся. А в старые времена — всего-то два-три домика.

— И один из них — наш, — сказала Мария.

— Правда? — с сомнением переспросил дядя Дэвид.

Он стал всматриваться в картинку.

— Здесь так нечетко, что и не поймешь.

— Точно, это он, — подтвердила Мария.